А и Б сидели на трубе

[Владимир]

Мы живем в очень странном мире. Мы находимся в потоке событий, наше сознание, наше восприятие мира напоминает какой-то клочок света, выхваченный из тьмы. Вообще, о многих вещах мы не задумываемся, и не понимаем, до какой степени призрачна, иллюзорна сама по себе ткань нашего существования. Мы даже не задаем себе вопрос, что такое наше существование. И вот одна из обычных иллюзий: нам кажется протяженным, непрерывным собственное наше сознание, мы считаем его чем-то длящимся. Хотя, на самом деле, если немного внимательнее на это взглянуть, будет очевидно, что сознание человека прерывисто и хаотично. И мы наскоро из этих отдельных комочков, их этих хлопьев, обрывков своего сознания лепим какую-то цельную картину и у нас возникает иллюзия, что бытие действительно представляет собою плавный, текучий, непрерывный процесс.
Но ведь откуда-то же приходит к нам эта идея цельности, непрерывности, идея глубины. И действительно, стоит человеку хоть немного приблизиться к созерцательному восприятию... Шел человек по улице, случайно взглянул в небо и  пораженный  этой светоносной картиной, этой глубиной на мгновение остановился и почувствовал, что да, действительно, за этой поверхностью, за этой множественностью, обрывочностью, клочкообразностью мира вещей есть что-то такое, что ты не можешь отделить или обозначить, ты не можешь это измерить или в этом сориентироваться, но это есть.  И вот наша попытка как-то об этом помыслить, как-то это высказать, всегда разбивается о порог этого. Все возможности обозначения, мышления, высказывания, сравнения, все остаются по сию сторону. В чем-то здесь ситуация похожа на известную детскую загадку: «А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало»... Вот та самая буква И, которая и разделяет и соединяет одновременно. Которая, казалось бы, немыслима без того, что она будет связывать или разделять. То есть какой смысл в этой букве И, если нет ни А, ни Б? Но, с другой стороны, мы можем сказать, что и А, и Б  своим существованием обязаны этой букве И. Хотя это не так очевидно.
И материалистическая иллюзия, – тот способ видения мира, то восприятие вещей, которое свойственно большинству ныне здравствующих людей, – материалистическая иллюзия базируется на том убеждении, что вещи могут существовать сами по себе, что каждый предмет это и есть он сам. Я вижу дом, или я трогаю рукой дерево – это действительно дом, это действительно дерево. Даже если ты будешь изучать эти предметы материальные, дробить их на частицы – все это будет до бесконечности таким же определенным, таким же четким. И главное, что каждая частичка, каждый предмет будет оставаться самим собой. Вот, на чем стоит материализм.
И более того, даже такие понятия, как место в пространстве или момент времени – они так же мыслятся материалистами так, как будто бы вот это четко фиксированная точка в пространстве, какой-то закрепленный момент времени. Но, с другой стороны, теория относительности Эйнштейна, квантовая механика, а затем и другие, более изощренные и далекие от обыденного восприятия физические теории разбили грубое, механистическое представление о пространстве, времени и веществе.
Основываясь на выводах современных теорий, мы можем говорить о том, что пространство – это не просто какая-то застывшая масса, в которой можно ориентироваться, в которой можно метки ставить. То же самое касается и времени. Если даже говорить, что это субстанции, то они оказываются пластичными, они трансформируются, они растягиваются и сжимаются, но человеческое сознание и здесь способно на уловки.
Если пространство, то есть та ткань, на которую как изображения нанесены  все предметы, подвержена трансформации, – может искривляться, или сжиматься, или растягиваться, то тут же возникает вопрос: а значит, есть какая-то основа, которая все же остается при этом неподвижной, постоянной, незатронутой, абсолютной? Как в индийской Упанишаде, когда задается вопрос: «на чем вытканы все эти миры?» И звучит ответ: «они вытканы на пространстве». А вслед за этим – вопрос: «на чем выткано пространство»? Если мы можем ткань пространства трансформировать, значит, есть какое-то «пространство пространства», которое опять-таки остается кристально чистым, пустым и неподвижным, абсолютно тождественным себе...
И вот это есть та ловушка, самая главная, в которую попадает сознание материалиста. Мы, собственно, все – материалисты по большому счету. То есть нам кажется, что вот эта простертость, эта развернутость, этот простор – это постоянное, раз и навсегда данное нечто. Но если мы внимательно вслушаемся в слово «пространство»... этот корень «стран»: странник, сторона, странный, странствовать... Он уже сам по себе говорит о каком-то различии. О том, что есть различие, перемещение, нетождество. Вот если попытаться представить себе идеальное пространство, совершенное, абсолютно пустое, и даже мы абстрагируемся от топологии и метрики этого пространства, абстрагируемся от таких понятий, как измерение, расстояние...
Но современный ищущий народ глядит в другую сторону. Очень модно сейчас в популярной эзотерике пытаться развивать схемы какого-то многомерного пространства. Бытует убеждение, что чем больше мы в этом пространстве введем измерений, тем, оно такое получится более крутое: гиперпространство, суперпространство – якобы эволюция в нашем сознании. Вот много говорят, что наш мир будет куда-то в более высокие мерности переходить, в измерения четвертое, пятое, хоть до тысячи можно довести... Но ведь это все  дурная бесконечность по сути. Сколько бы мы ни придумали этих самых измерений, ведь качественно ничего не меняется. А, кроме того, здесь тоже есть подвох. Вам кажется, что больше свободы, когда больше измерений? Но, как всегда, в нашем восприятии и здесь обнаруживается превратность.
Это все равно, как маленькому ребенку побольше дать на выбор того, что разрешается. Тогда можно даже не говорить о том, чего нельзя. Вот карандашик, можешь рисовать, вот пластилин, можешь лепить, а вот мультики, можешь посмотреть. И чем больше мы позволим ребенку, тем меньше будет необходимость заботиться о том, чтобы он чего-нибудь не стащил или не разбил. Такая вот элементарная уловка, которая, собственно, и содержится в этих «измерениях». То есть, чем больше мы создадим воображаемых или реальных степеней свободы, тем будем в большей степени пойманы этой системой. Чем больше мы допускаем координат, тем богаче взаимосвязи, но тем и в большем плену мы оказываемся. Хотя это и большая степень свободы в плане преодоления тех ограничений, которые существуют в каждом из пространств меньшей размерности.
На эту тему есть очень много всевозможных спекуляций, но на самом деле никуда они не ведут. То есть хоть у нас одно измерение, хоть у нас миллион измерений, мы все равно остаемся перед одной и той же проблемой: что такое вот эта самая протяженность. И здесь мы ловимся в сеть известной иллюзии. Нам кажется, что вот мы находимся в каком-то месте. А что: само  это место – разве оно есть оно само? Ведь простая задача, как будто: в этой идеальной пустоте, в этом абсолютном вакууме поставить точку. Казалось бы, легкая задача. Но сколь бы мы точно не пытались поставить эту точку, какая бы она у нас не получалась сверхмалая, точная, сверхточная, мы никогда не достигнем этой точечности. Точка, уменьшаясь, «наводясь на резкость», никогда не догонит саму себя, она никогда не достигнет вот того точечного, абсолютного самотождества. Почему? Потому что она обречена в пространстве быть где-то, а быть где-то – это и значит тянуться, продолжаться, тем более, если мы еще время вспомним...
Пока мы рассуждали о пространстве, мы абстрагировались от времени. Но ведь кроме неизбежной размазанности, протяженности в пространстве есть и неизбежная продолжительность во времени. На самом деле, не так уж  они в этом плане друг от друга отличаются, время и пространство. Это просто две формы, два модуса восприятия одного и того же, противопоставленные друг другу. Существует некая протяженность, некое элементарное различие, можно сказать, стихия различия. И то, что мы схватываем цельно, воспринимается нами как пространство, а то, что мы воспринимаем последовательно, в смене одного другим, в некоем порядке, это мы ощущаем как время. И в конкретном множестве вещей это все кажется нам достаточно определенным, а если мы от вещей абстрагируемся и попробуем спросить: а что же такое пространство само по себе, что такое время само по себе? Здесь появляется тенденция их взаимного поглощения, то есть они как две ветви, растущие из одного ствола, начинают сливаться, или как небо и море в пасмурную погоду – исчезает линия горизонта.
О каком количестве, или о каком порядке может идти речь, когда нечего считать? И вот такое взаимное поглощение пространства и времени при  изъятии объектов и свидетельствует о том, что наш ум весьма ограничен. И многие наши понятия основополагающие начинают терять свою силу, вплоть до полного их упразднения там, где кончаются границы нашего вычисляющего ума, там, где теряется объектный ряд, за который ум привычно цепляется. И тогда мы подходим к самому интересному вопросу: что же такое эта протяженность сама по себе?
То, что кажется нам утверждением, оборачивается отрицанием. Нам кажется, что мы утверждаемся, имея место, будучи где-то. Это опыт всех живых существ, начиная от растений и животных, которые себе территорию захватывают. Да и в человеческом поведении есть это: как себя утвердить, как себя сохранить, захватить какое-то место, быть где-то, присвоить себе какие-то объекты, начиная от собственного тела физического – «я есть это». И чем дальше развивается человек  в плане цивилизации и культуры, тем более изощренным становится это предметное самоотождествление, но суть его остается той же самой. Что первобытный охотник, который схватил дубину и сказал: «это мое», что высокообразованный современный человек, который строит свою карьеру в науке, бизнесе или в политике, – а по сути, это та же самая дубина, это «я», это «мое» – обозначить себя, привязать себя к каким-то координатам и тогда ты чувствуешь, что ты есть. А если у тебя вдруг мгновенно  все это забрать, то кажется, что это твое уничтожение: ты потерял, ты лишился. Как тут не вспомнить очень известное изречение из Евангелия, где Иисус говорит:
«Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее» (Лк. 17, 33).
Вот такие парадоксальные изречения, которые всегда выражают попытку передать, что же такое это существование на самом деле. Их парадоксальность свидетельствует о том, что мы парадоксальны. То есть реальность не парадоксальна, но мы парадоксальны, наше восприятие реальности. И какой-то подвох, какая-то сеть, какая-то ловушка, она начинается там, где происходит вот этот переворот, там, где мы существующее  начинаем считать несуществующим. И первый шаг к развеиванию этой иллюзии – внимательный взгляд в корень, в сущность: что такое пространство, что значит – быть на данном месте? И вот тут мы и узнаем, что пространство – это и есть протяженное отсутствие на самом деле. Сама по себе протяженность есть мера отсутствия.
И протяженность в пространстве, и порядок следования моментов времени... Время – это линейное, одномерное чувство, и в такой вот линейной одномерности очень остро мы начинаем ощущать, что весь смысл момента одного, заключается в том, что он не есть момент другой. Больше никакого смысла в понятии «момент» нет. Вот мы сказали: «этот миг», но если бы он не находился в окружении других, какой бы в нем был смысл? Если убрать предыдущий момент и убрать следующий, что останется от настоящего? Вот вам «А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало...» Мы тут же начинаем представлять себе, что между моментами ушедшим и еще не наступившим есть какое-то «И», а его мы можем попытаться разделить и внутри него опять найти А и Б... А в этом И, которое между ними, снова найти А и Б. И так до бесконечности.
И вот, всякий раз, когда мы пытаемся вот так подойти к пределу разрешающей способности нашего восприятия и появляется этот призрак бесконечности. А что это такое – бесконечность? Само слово – оно ведь имеет отрицательный смысл. Когда мы говорим «бесконечно», мы ничего не утверждаем. Мы только снимаем понятие конца, предела. Поэтому такие понятия, как бесконечный, беспредельный, трансцендентный – носят в себе глубочайший отрицательный смысл (в хорошем смысле отрицательный). И мы к этим понятиям всегда приходим, когда достаточно глубоко исследуем сущность нашего существования, пытаемся ее нащупать. Вот нам хорошо среди множества конкретных вещей, мы здорово ориентируемся, ходим, разговариваем, мыслим, планируем.
Хорошо, когда есть «нечто». А стоит нам от этого «чего-то» отрешиться – и мы оказываемся на пороге бесконечности. А, кроме того, мы чувствуем, что бесконечность эта – присутствует. Это как бы окно куда-то. Когда мы говорим «бесконечно далеко», или «бесконечно долго», «бесконечная Вселенная» или даже, обращаясь к Богу, мы говорим, как Державин: «О, Ты, пространством бесконечный...» Мы тем самым ничего о Нем не утверждаем. Мы как будто говорим: «Ты за пределами любых утверждений». И это мучительно для человеческой мысли, для человеческого разума – оказаться на грани...
И это есть тот момент, о котором в религиозных текстах говорится: «Из глубины взываю к Тебе, Господи, из мрака, в полночь...» Это не просто психологический момент крайнего отчаяния, как кажется при поверхностном восприятии текстов. Эта полночь – та самая, непостижимая для нас абсолютная бездна. И действительно человек, живой человек, теплый, трепещущий, который очень глубоко, всем своим существом цепляется за объектный ряд с незапамятных времен... С самых первых моментов своего существования мы уже отождествлены с какими-то объектами, причем с очень сложным их рядом. Как человеческий дух, будучи простым по природе, умудряется войти во всю эту сложнейшую биомеханику и в конце концов сказать: «это я»? Насколько важную играют роль в нашем существовании привычки, ассоциативные ряды...
И мы до такой степени глубины поглощены этой предметностью, как если бы это был сон во сне, а в нем еще сон, так что мы даже потеряли счет этим стадиям засыпания, многоуровневого погружения в материальность наших оболочек. И когда человек говорит «я», он до такой степени безнадежно затерян в этих глубинах, в иллюзорных глубинах, но совершенно реальных  для его субъективного восприятия. И тут уже понятно, откуда это чувство отчаяния в молитвенных текстах. Многие фрагменты Псалтири пронизаны отчаянным воплем: «Господи, меня поглотила глубина морская, утопаю, спаси...» Я весь поглощен этой глубиной, глубиной многоступенчатой, многосложной иллюзии, которая, однако, не может существовать сама по себе.
Опять возвращаемся к вопросу, заданному в Упанишадах: «на чем выткано это пространство?» И вот здесь первый момент, который мы должны увидеть, если хотим двигаться дальше, не топтаться на этом пороге и не быть отброшенными назад всевозможными фантазиями и иллюзиями. Мы должны понять, что сам способ нашего существования противоречив в своем корне. То есть когда мы говорим: «есть» или «быть», мы должны ставить это в кавычки. Точно так же, как точка, поставленная на бумаге – это уже не она. Так же, как и слово «я», сказанное человеком  – стоит только подумать «я» – и получается уже какой-то отпечаток, какой-то след. Отсюда известная поговорка: «мысль изреченная есть ложь». Сам факт изреченности, обозначенности, того, что мы здесь отметились – эта отметка сама о себе говорит: «я – не я». Вот, видимо, то, что мудрецы называют суетой – не то, что мы мечемся куда-то – суета – это сам способ нашего бытия, принятие несуществующего за существующее, подмена этих понятий.
И, конечно же, самый главный тогда вопрос: а как совершить обратную перемену, как обратиться? Это слово «обращение» пронизывает собою весь серьезный религиозно-мистический опыт. Это не перемена способа действия, это даже не перемена способа мышления, как кажется при поверхностном понимании «обращения в веру». Это не значит воспринять вместо обыденных какие-нибудь фантастические представления о невидимом мире и обитающих в нем сущностях (а Бог там как самая главная из этих сущностей, и вот Он установил какие-то принципы и законы,  если ты подчиняешься – значит, ты верующий...)
Мы можем понять, что все это – крайне поверхностные и наивные представления. И на самом деле в религиозных текстах и в вероучительных доктринах, в глубине, под внешней их идеологической оболочкой скрыто указание на некий способ бытия, не свойственный нам сегодня и противоположный нашему. То есть они нас учат, – заповеди и догматы учат не как правильно поступать, и даже не как правильно мыслить, – они учат нас, как быть, как быть без кавычек. Вот человек говорит: «я есть» – тут же и слово «я» заключается в кавычки, и слово «есть»...
И здесь хорошей подсказкой (не совсем правомерной лингвистически) может быть звучание китайского понятия «инь». В китайской философии оно обозначает женский принцип, материнское начало бытия – в противоположность мужскому «ян». Конечно, китайский язык очень далек от индоевропейских, и какие-то этимологические параллели проводить было бы совершенно некорректно, но так уж случилось, что почему-то каким-то странным образом это слово китайское «инь» созвучно нашему «иной». И как мы можем себе это представить: например, синее  небо – абстрагируемся от объекта «небо» и вот она сама по себе «синь». Точно так же, имея в виду все иное, иное и иное, мы можем сказать «инь».
«Инаковость» – «инь». В языках европейских мы находим еще такой распространенный предлог «in», указывающий вовнутрь, в глубину чего-либо. И мы уже с вами знаем, что эта глубина, эта самая «инь» есть некий чистейший экстракт отрицания. Опять же мы снова можем представить себе, что если мы изымем из пространства все, отрешимся от любых ориентиров, от любых конкретных представлений и образов, взаимосвязанных и взаимодействующих предметов, объектов, если мы даже откажемся ставить какие бы то ни было точки в пространстве – что тогда останется? И вот останется только сама по себе эта самая «инь», то есть какая-то «стихия инаковости», первичная среда различия, пустое зеркало – не будет никакого смысла, кроме чистейшего «не». Если мы снимем все взаимоотношения между объектами, нам станет все равно, сколько, чего, где, как и когда, останется только то, что любые возможные объекты или события различны, и отдельное существование имеет смысл только как отличное от чего-то другого. Эта отдельность, различность, если мы ее возьмем абстрактно, уберем все какие-то ее приложения, оставим ее саму по себе – вот это и будет первичная «инь». Удивительно созвучно китайское русскому, хотя лингвисты, конечно же, по праву скажут, что никакой связи здесь нет. Но все же для нашего слуха получается удачная наглядная демонстрация.
И во всех священных текстах разбросаны, повсюду сквозят намеки на то, что возвращение человеческого сознания, индивидуального бытия нашего к Творцу возможно только через погружение или самоотдачу вот этой изначальной глубине, этой вселенской полуночи, этой воскрешающей смерти. А в одной из древнеиндийских Упанишад об этом сказано прямо:
«Оно движется – оно не движется, оно далеко – оно же и близко,
Оно внутри всего – оно же вне всего.
Поистине, кто видит всех существ в Атмане,
И Атмана – во всех существах, тот больше не страшится.
Когда для распознающего Атман стал всеми существами,
То, какое ослепление, какая печаль могут быть у зрящего единство?
Он простирается всюду – светлый, бестелесный, неранимый, лишенный жил, чистый, неуязвимый для зла.
Всеведущий, мыслящий, вездесущий, самосущий, что должным образом распределил по своим местам все вещи на вечные времена.
В слепую тьму вступают те, кто чтят незнание;
Словно в еще большую тьму – те, которые наслаждались в знании.
Поистине, говорят, что это отлично от знания, отлично от незнания, –
Так слышали мы от мудрых, которые разъяснили нам это.
Тот, кто знает обоих вместе – и знание и незнание,
Переправившись через смерть с помощью незнания, достигает бессмертия с помощью знания.
В слепую тьму вступают те, кто чтят непроявление;
Словно в еще б?льшую тьму – те, которые наслаждались проявлением.
Поистине, говорят, что это отлично от проявления, отлично от непроявления, –
Так слышали мы от мудрых, которые разъяснили нам это.
Тот, кто знает обоих вместе – и проявление и уничтожение,
Переправившись через смерть с помощью уничтожения, достигает бессмертия с помощью проявления» (Иша упанишада, 5 – 14).
Но наверняка большинство людей верующих и размышляющих  над религиозными сюжетами все-таки исходят из того, что их содержание – это конкретная историческая реальность – вот было все так буквально исторически, как в Библии написано. И вот теперь мы, хватаясь за другой конец этой цепочки, выполняя обряды, признавая догматы и исповедуя вероучение, мы чуть ли не магическим путем, через вещественную передачу благодати, оказываемся «встроенными» в такую вот систему, которую чаще всего и называют «церковью». И таким образом человек попадает из поля целиком индивидуального бытия уже в некое обеспеченное, коллективное церковное бытие.
Такая точка зрения, является просто одним из продолжений материализма внешнего, грубого в более тонкую сферу. Это и есть одно из проявлений так называемого духовного материализма, когда мы и за пределами видимого, ощутимого бытия не желаем расставаться с нашей логикой, с нашими основами мировосприятия и мироощущения. И мы просто проецируем туда, по ту сторону все то, что имеем здесь. На самом деле все такие буквальные религиозные, магические, механистические представления о том, что там, по ту сторону тоже есть какие-то объекты какого-то более тонкого мира, а над ними – еще более тонкие, как оккультисты учат – астральный, ментальный, будхический и т.д... Их можно наворотить сколько твоей душе угодно. Но принцип остается тот же, как и в физической материи: вот атом, а внутри него электроны, а там еще, может, что-нибудь откроют...
Хотя и физики уже давно нащупали, что не так все просто. То есть там наступает такой момент, когда мы идем внутрь атома, что трещат наши представления о конкретности, вещественности, постоянстве, о том, что там какие-то пылинки или частички – ничего подобного... И человек, который соприкасается с более утонченными уровнями реальности,  он тоже...  Но те уровни иной реальности, которые ближе к нам, там вот как раз духовный материализм находит хорошую почву, вся эта магия и попытки энергоинформационного  манипулирования – это, можно сказать, изнанка физического мира, области потустороннего, недалекие от него.
А вот тот мистический опыт, который идет дальше, глубже, уже соприкасается с великими парадоксами и только там становится понятным, откуда эта проповедь самопожертвования в Евангелии и почему только исчезнув, ты можешь впервые по-настоящему появиться. Все Евангельские заповеди и смысл всех притч можно было бы редуцировать вот к этому странному для человеческого ума положению, что тогда, когда тебя не будет, ты появишься на самом деле. И быть рожденным свыше, и то пшеничное зерно, которое умирает и воскресает, да и само понятие смерти-воскресения, конечно же, не в таком грубом внешнем восприятии, что кости из земли подымутся и плотью обрастут...
На самом деле, когда речь идет о воскресении из мертвых или о том, как Христос воскрес и всем нам надлежит воскреснуть – это аллегория истинного бытия. То есть что такое мертвость – это то, что мы называем существованием и тьма внешняя («кромешная»), и мир внешний, в котором мы находимся, с частью которого мы себя отождествили. И здесь нас грызут черви, здесь мы плачем, здесь скрежет зубов – это все аллегория атрибутов нашего иллюзорного существования. А воскресение – это переход по ту сторону «бытия», это снятие кавычек с «я есть». Почему говорится «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ» – то есть отрицание отрицания – та смертность, или инаковость, простертость наша, когда обнаруживается, что есть она такое на самом деле. Вот это изумительное таинство, когда все становится подлинным, то есть поглощается та стихия инаковости, та смерть, которую мы считаем жизнью в теперешнем состоянии –  «настоящего жития нощь» как сказано в одной из утренних молитв, «прейти» которую сподобить нас, «ожидающих пришествия светлого и явленного дне единородного Сына Твоего» мы умоляем Бога...

[Владимир]

Что значит «единородный»? Как представить себе, что единственный, единородный Сын Божий Своим страданием искупил наши грехи, избавив человечество от заслуженной вечной кары? Это мыслителю трудно вместить: и приписывание Богу человеческой логики компенсации-возмездия, и то, что за какие-то временные прегрешения человек осужден навечно... Понятно, что в Священном писании обо всем этом не буквально сказано. Но засилье буквального понимания этих вопросов дошло на сегодняшний день уже до какой-то критической черты. Многие верующие преодолевают эту черту незаметно. То есть просто отключается разум, он перестает быть ведущим в этих вопросах и человек уже каким-то шестым своим чувством погружается в эту бездну Божьего милосердия, уже забывает о том, что там было сказано о вечных муках, о дьяволе, о какой-то исключительности внешнего, буквального образа Иисуса Христа. Уникальность Божественной Личности – вовсе не обособленность конкретного лица. Это не выделенность объекта в ряду других объектов. «Единородный» – значит Тот Единый, Единственный, Кто есть Корень рода всех родов. «Я есмь лоза, а вы – ветви» (Ин. 15, 5). Это сказал Он... Он, Живой Источник и Корень всего сущего. Он взращивает Сам в Себе древо мирового многообразия. В Себе Самом Он зрит Себя как многое. «Имже вся быша...» гласит Никейский Символ веры. От Корня к листьям и плодам это – «древо познания добра и зла», а обратно к Корню – Древо Жизни. Обособляются «я», «окружающий мир», «другие» люди, имена и события... Но в Нем Самом все это всегда есть только Он Сам. Он, Распятый на Древе. Он, Страдающий страданием всего живого. Он, Погребенный во тьме вещественности. Он, Воскрешающий всех в Себе Самом. Он – Отец, Он – Сын, Он – Святой Животворящий Дух...
Интуитивное постижение этого, путь мимо рассудка – один из возможных путей. Но тем людям, которые все-таки мыслители по своей природе, для которых разум много значит – им очень трудно сделать этот шаг. И, к сожалению, увидев, что церковное вероучение снаружи полно противоречий и непримиримости к другим религиям, они отшатываются. С точки зрения человека, опирающегося на разум – ну как это так, неужели Бог подарил возможность спасения только маленькой какой-то части человечества, как же остальные? То есть если буквально воспринимать, что вот Иисус Христос как историческое лицо пришел в определенный момент истории... И только те, кто поверит в это Его пришествие и буквально выполнит сказанное Им, не погрешит против определенной системы верований и представлений – им только обеспечено спасение, а остальным всем – вечная гибель. И вообще, как это может быть: гибель – вечная? Понятно, что не в примитивном представлении, что вечный – это который тянется, сколько угодно.
Конечно, все эти парадоксы, которые возникают на грани такого восприятия, могли бы и подтолкнуть кого-то, и, наверное, некоторых людей толкают. Раз все так абсурдно, значит, просто бросай поле разума и погружайся в омут неизвестного. Но на это отваживаются немногие. А у большинства людей происходит просто такое испуганное торможение: «вот, все оно так грозно, пусть не очень понятно, но я на всякий случай буду стараться соблюдать, чтобы меня не наказали». Такое съеживание испуганное и раболепство в худшем смысле этого слова. Вот отсюда же и такая типичная поза «верующего христианина». И это очень делает его несимпатичным, непривлекательным в глазах окружающих. То есть просто никто не захочет добровольно превращаться вот в такое запуганное, забитое существо. И начинают это состояние запуганности относить к самой сущности христианства – дескать, это религия рабов. На сегодняшний день таковы реалии наши. И как выйти из этого кризиса? Хотелось бы прокричать как-то, чтобы люди услышали: христианство совсем не о том учит! Просто «заставь дурака молиться...» Буквальное понимание того, что сказано в Священном писании – оно и заводит в этот тупик, буквальное понимание вероучения:
«Не вызывает сомнения, что избрали удел, противоположный Христу, и не познали всего таинства Воплощения Его те, которые зарыли силу своей мысли в букве, не желая быть по образу и по подобию Божиему (Быт. 1:26), а стремясь быть землей и в землю отойти (Быт. 3, 19). Ведь буква связана с землей, а дух – с небом: «на воздухе», то есть на умном осиянии, «на облаках», то есть на возвышенных созерцаниях, в сретение Господу восхищены будут, и так всегда с Господом будут (1 Фес. 4, 17) только те, кто благодаря ведению предпочитают дух букве» (преп. Максим Исповедник).
Как можно говорить об иносказательном смысле Священного писания? Во-первых, с самого начала:
«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.  И сказал Бог: да будет свет. И стал свет...» (Быт. 1, 1 – 3).
И вот все. Как только человек начал это представлять в образах, в картинках – он уже на ложном пути: «...ибо ясно, что если глаголящий Бог по сущности неописуем, то неописуемым является и изреченное Им Слово...» (преп. Максим Исповедник).
То есть, в самом начале – небо и земля. Это две какие-то противоположности, но ведь они возникают, эти противоположности, когда еще ничего нет такого, за что мы могли бы зацепиться своим воображением: ни верха нет, ни низа нет, ни сторон света, ни расстояний, ни времен. А какие-то два первоначала. И вот чуть ближе к истине мы, если предположим, что это те же самые два, которые у китайцев – Ян и Инь. И получается, что в таком случае небо – нечто для нас совершенно невообразимое. А земля – это и есть эта вот первоматерия, мать всего сущего, та самая «инь», то есть чистейшая глубина, инаковость, то, что остается от всех наших представлений, когда они снимаются. Сказано человеку: «Земля есть, и в землю пойдешь». Далеко не в грубом, буквальном смысле, что черви тебя съедят. Земля – это предел нашего человеческого мировосприятия. Вот в каком смысле – «земля». И тогда это уже не что-то тягостное или горестное, что ты в землю пойдешь. Это – единственный возможный путь, как у евангельского пшеничного зерна:
«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12, 24).
Путь, который Сам Господь показал. Он, который был погребен, или есть (о Господе нельзя говорить «был»). Вот здесь мы имеем один из самых главных ключей. То есть то, что в развертке, во временной последовательности дается в Священном писании, на самом деле это – один единственный акт. И воплощение Бога, и Его земной путь, Его распятие, Его смерть, погребение, воскресение, вознесение, явление, пришествие – это все грани одного и того же невообразимого, непостижимого для нас божественного акта. Это же – и сотворение мира, и его растворение, Альфа и Омега, начало и конец всего. «Горстию содержай концы» – вот такое есть потрясающее воззвание ко Господу.
На каждом православном храме – луковица-купол, сверху шарик, на шарике крест. Как будто бы показано нам в этой символике: луковица фигурной скобочкой все мировое многообразие к единому устремляет, а шарик – «вездесущая точка». Можем мы одновременно коснуться всего? В одном из молитвенных текстов (канон за болящего) есть такое высказывание: «всеми плотию явился еси». Интересно, что в некоторых редакциях это исправлено: «яко плотию явился еси». Но все-таки во многих изданиях молитвослова сохранилось: «всеми плотию явился еси, недуги исцеляя...» То есть, когда говорится о божественном исцелении... да ведь само слово «исцеление» – насколько оно звучит откровенно – возвращение в цельность. А почему мы здесь не цельные? Совсем не потому что человек чем-то частным увлечен – это уже следствие. А причина – наш ложный способ бытия. Еще раз подчеркнем: не ложный способ поведения, не ложный способ мышления, а именно ложный способ бытия. То есть мы грешны не тем, что мы делаем, мы грешны не тем, что мы думаем, и даже не тем, что мы чувствуем. А мы грешны тем, что мы "есть".
Один из самых проникновенных покаянных текстов, известный всем верующим пятидесятый псалом, начинается словами: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей...» В этом псалме греховность человека отслеживается как онтологическая категория: «В беззакониях зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя». Понятно, что далеко не в таком внешнем, буквальном смысле – беззаконие, грех... Все эти слова можно поставить в кавычки и понять, что речь идет об онтологической, сущностной глубине. И спрашивается: а кто моя настоящая мать? Кто Мать всего сущего? Снова вспомним эту первозданную землю... И она... каким-то странным образом получается, что из нее происходит грех, но она же – и освободительница. Вот почему Она – «невеста неневестная». В акафисте Божией Матери Она – «глубина неудобозримая», «высота неудобовосходимая человеческими помыслами». И одновременно – «молния». Помысел цепляется за нечто, а в Ней не за что уцепиться. Почему говорится: «без семени рождшая», почему Она Дева и Мать, и чрево Ее «пространнее небес»? Это далеко не те грубейшие физиологические ассоциации, которые могут быть у буквально воспринимающего человека. Вообще, о божественных актах – о Зачатии, Воплощении, нельзя говорить, что это «было».
Грубейшая ошибка – привязать вневременную, внепространственную Сущность, втиснуть Ее в какой-то исторический момент. Это нужно, может быть только лишь как иллюстрация – можно сказать, что это некий канат, брошенный с той стороны нам. У нас критерий реальности какой? Мы привыкли считать существующим то, что можно потрогать. Было – значит реально (или есть, или будет). Мы не понимаем даже в этот момент, после всего сказанного: то, что мы считаем реальностью, надо поставить в кавычки. Именно в этом смысл религии. «Религия»  происходит от латинского «religare» – связывать. Восстановить утраченную нами реальность, ту связь всеобщую, ту вездесущую точку, дать нам ее почувствовать. Потому что все, что мы чувствуем здесь – это ложь по определению. Любой момент существования, так как мы его переживаем – это момент протяженности, это момент несуществования.  И, с другой стороны, – и тут же это момент истины. Вот почему Матерь Божья зовется Девой. Как только мы прикасаемся к этой чистейшей отрицательности мировой материнской утробы, к этой абсолютной инаковости – вот в этот же самый момент, не в какой-то другой, мы касаемся абсолютного тождества. Вот почему она – «Приснодева». То есть в Ней совершенно непостижимым для нас образом, и даже не «образом», вот эта чистейшая инаковость, абсолютное «не» становится абсолютным «да».
То есть можно так сказать, что абсолютная чистота или пустота и является вот этой всепроникающей вездесущей точкой, средоточием всего. Вот почему такие слова, как «сердце», «сердечность» затрагивают это чувство. Почему проблемы бывают с изучением медитации, йоги – когда человек пялится куда-то, он думает, что сосредоточиться – значит уцепиться за какой-то фрагмент, отбросив все остальное. Это – абсолютная чепуха и ни к чему это не ведет. А по-настоящему что такое – сосредоточиться? Быть в средоточии всего. Где же это средоточие? Мы можем только парадоксально сказать – везде, то есть нигде, то есть здесь.
Первое, что нам доступно – это «нигде», когда мы оставляем всю вещественность, все различие, всю эту плодовитую множественность существования и возвращаемся к «безсеменной утробе», которая нигде – ни здесь, ни там, ни снаружи и не внутри. И вот, прикоснувшись к Ней, мы каким-то чудом, через Ее объятия приходим к Ее Отцу и Сыну, Тому, Кто везде и здесь, но это «здесь» звучит уже не по-нашему, по-человечески.
В народе православном всегда было это чувство, хотя, конечно, снаружи никто не дерзал отойти от буквального историзма. Но в глубинах своих люди верующие уходят, и очень далеко. Даже до такой степени глубоко, что в моменты молитвенной самоотдачи человек вообще забывает, что речь идет о каких-то внешних, исторических событиях или лицах. Может быть, это и есть то, на что намекает само слово «таинство», «тайны Христовы» – но не во множественном числе. Не может быть Божьих тайн много – это одна единственная Тайна, и пережить ее человек способен тогда, когда его ум споткнулся, упал и разбился.
И здесь, наверное, можно так сказать, что этот грубый внешний историзм и буквализм, который приводит к противоречиям величайшим в понимании религиозных сюжетов, он тоже служит одним из камней преткновения для ума, и в этом плане он полезен. То есть твоему уму не под силу разобраться в этих противоречиях, и ты просто бросаешься в глубину, ты отдаешься, ты доверяешься. А это – единственное, что нужно, лишь бы только произошло это по-настоящему, лишь бы ты действительно «разделся» внутренне и прыгнул в божественный океан. Но, к сожалению, чаще всего, только лишь мы его кромки коснемся, – испугаемся, отпрянем назад, и снова мы во множестве своих самоотождествлений. И эта предметность, ее засилье, особенно в современном мире, который весь построен на том, чтобы человек цеплялся за все, за что только можно цепляться, и множество лжедуховных культов...
Они не потому ложные, что какие-то плохие, просто они все являются продолжением материализма туда, по ту сторону. Практически невозможно найти сегодня какое-нибудь общество духовное, которое так или иначе не опиралось бы на материалистичное восприятие вещей. Нет таких общественных объединений, в которых бы культивировалась попытка действительно выйти за пределы логики человеческой. А в основном только так: приспособиться, достигать каких-то результатов, манипулируя чем-то воображаемым или наполовину воображаемым, работая с какой-то виртуальной реальностью (всевозможные каналы, потоки, чакры, подключения, посвящения и прочее, прочее...) Чем-то манипулировать, чтобы получить какой-то результат, а логика остается та же. Подавляющее большинство всех духовных направлений в этом задействованы. И только краешком своего сознания иногда человек чудом каким-то сподобляется прикоснуться к иной логике, когда язык умолкает, и тебя нет в этот момент – то есть ты ЕСТЬ.
Очень легко было бы обвинить мыслителя, идущего нашим путем, что он хочет живого Бога подменить какой-то мертвой абстракцией. Но тут тонкость в том, что абстракция мертвая тогда, когда она не доведена до конца. Действительно, все частные, промежуточные абстракции – мертвые. Вот почему в аскетической практике всех мировых религий говорится: не цепляйся, следуй дальше, иди сквозь, иди вглубь. Что  бы тебе ни явилось, что бы ни стало твоим опытом: «встретил Будду – убей Будду». О том же предупреждают и христианские подвижники: появился ангел или кто-то еще – не принимай, не останавливайся на этом, иди дальше, иди сквозь. Ни свет, ни темнота, ни какие-то образы, ни все, что ты можешь как-то представить, – не потому, что оно плохое, а потому, что это все еще не настоящее.
«Прелесть», «наваждения демонические» – какой смысл в этих понятиях? Это цепляние все еще за нечто ненастоящее. Почему опасна гордость? Слово «гордость» – это просто другой термин для ложного самоотождествления. Гордость – это способ бытия, это не какое-то отдельное, частное состояние психологическое. Поэтому ее невозможно победить, ее невозможно вытеснить, потому что это не веточка, которую можно отсечь – это сам корень.
Гордость – это ложный способ бытия, снова и снова повторяем – не способ действия, не способ мышления, не способ чувствования – это способ «бытия». Если человек горд собою, он имеет какой-то свой образ, опирается на него, – значит, он не может сказать по-настоящему «я есть», потому что это «есть» сразу попадает в кавычки. Человек освобождается от гордости только чудом – никто не может себя за волосы из болота вытащить. Не может человек изнутри своей гордости найти опору для того, чтобы от нее освободиться. Но и не внешней силой, потому что и внешнее, и внутреннее – та же самая иллюзия.
То есть помощь Божья не снаружи приходит, и не изнутри. Парадоксально мы могли бы сказать, что это иной мир – Божественный, но он не иной – иной наш мир. Мы живем в этой инаковости, а «неиное» – это не механическое отрицание отрицания, как у марксистов – это какой-то «третий» шаг. Может быть, сюда и восходят своей глубиной корни понятия «Троица». Мы живем в мире двойственности, можно так сказать, что двойственность, первичная двойственность – это и есть инаковость, и она в себе, образно выражаясь, скрывает и несет того самого Третьего, который есть Первый. Можно сказать, что есть только Он один.
Почему на Востоке спрашивают: «Что есть звук хлопка одной ладони?» А сколько их на самом деле? Возвращаясь к началу Библии: «Сотворил Бог небо и землю...» – это два на самом деле? А до сотворения? Вот это возвращение к моменту сложения ладоней и есть намек на то, как человеку туда устремиться, за пределы своего условного бытия. Условность, иллюзия, ложь начинается в тот момент, когда ладони две. Но две – это не так буквально, как мы видим: вот одна, вот вторая. Двойственность – это еще не что-то такое, оформленное в пространстве и привязанное к моменту времени – нет еще времени, нет еще пространства. А есть вот эта непостижимая утроба, которая, как только мы к ее непостижимости, к ее чистоте прикасаемся...
Вот сюда ведет все покаяние, вся аскеза, любые действия религиозные – всего лишь единственный проблеск чистейшего «нет» и в нем – абсолютное «да»:
«Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5, 37).
Но наш язык здесь хромает – потому и библейский Моисей косноязычен (Исх. 4, 10). Вообще, все библейские персонажи – их можно спроецировать вовнутрь, это наши внутренние реальности. И города, и войны, и народы, и все события, которые описаны – все это фрагменты символической карты нашего внутреннего мира – все это там происходит. Так же, как и в древнеиндийском эпосе «Махабхарата» – и там тоже очень много воюют. Казалось бы, такие мирные религиозные источники, которые человека призывают к ненасилию, а сколько там войны... Но это все легко объясняется, если представить, что это иносказание, и в виде войны описаны конфликтные взаимодействия внутренних аспектов человеческого существа. Поэтому и заповеди, которые там даются, можно тогда иначе воспринять. В Ветхом завете сколько есть заповедей, которые могут нам дикими показаться: кого-то камнями побивать до смерти, на близких за их инакомыслие доносить, города со всем населением огню и мечу предавать... Не верите? – Вот фрагмент библейской книги «Второзаконие»:
«Если будет уговаривать тебя тайно брат твой, сын отца твоего или сын матери твоей, или сын твой, или дочь твоя, или жена на лоне твоем, или друг твой, который для тебя, как душа твоя, говоря: "пойдем и будем служить богам иным, которых не знал ты и отцы твои", богам тех народов, которые вокруг тебя, близких к тебе или отдаленных от тебя, от одного края земли до другого, – то не соглашайся с ним и не слушай его; и да не пощадит его глаз твой, не жалей его и не прикрывай его,  но убей его; твоя рука прежде всех должна быть на нем, чтоб убить его, а потом руки всего народа; побей его камнями до смерти, ибо он покушался отвратить тебя от Господа, Бога твоего, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства;  весь Израиль услышит сие и убоится, и не станут впредь делать среди тебя такого зла.
Если услышишь о каком-либо из городов твоих, которые Господь, Бог твой, дает тебе для жительства, что появились в нем нечестивые люди из среды тебя и соблазнили жителей города их, говоря: "пойдем и будем служить богам иным, которых вы не знали", – то ты разыщи, исследуй и хорошо расспроси; и если это точная правда, что случилась мерзость сия среди тебя, порази жителей того города острием меча, предай заклятию его и все, что в нем, и скот его порази острием меча; всю же добычу его собери на средину площади его и сожги огнем город и всю добычу его во всесожжение Господу, Богу твоему, и да будет он вечно в развалинах, не должно никогда вновь созидать его...» (Втор. 13, 6 – 16).
Все это, если буквально прочитать – сплошная получается инквизиция и фашизм. И подобных примеров множество. Отсюда и популярный среди неверующих и противников христианства извращенный образ беспощадного Бога – судьи и карателя. И поэтому, кстати, интеллигентный человек может очень быстро нос свой от Библии отворотить. Но это если его не осенит, что – а вдруг это все какая-то шифровка, иносказание. А когда с помощью Божьей «очи ума» откроются – изумлению не будет конца...

[Xaoc]

"Мы" думаем, что мудрость не в том, чтобы захлебываться словами. "Мы" думаем, что эклектические коктейли из физики и библии - это тошнотворное пойло. "Мы" думаем, что иногда сами не понимаем, что мы имели ввиду... Мудрость в том, чтобы говорить не количественно, а качественно. Нет нужды в одном посте решать все проблемы человечества. Сосредоточтесь на чем нибудь одном! Эйнштейн? Или религия? Или что там еще вас беспокоит?