Lebenswelt - Жизненный мир

[Пламен]

* * *

H. Жизненный мир как забытый смысловой фундамент естествознания

В высшей степени важно подчеркнуть, что уже Галилей осуществил замещение единственно реального, опытно воспринимаемого и данного в опыте мира - мира нашей повседневной жизни миром идеальных сущностей, который обосновывается математически. Это замещение было воспринято его последователями и физиками последующих столетий.

В геометрии Галилей сам был восприемником. Воспринятая им геометрия и воспринятый им способ "созерцательной" концептуализации, доказательства, "интуитивных" конструкций уже не был той изначально данной геометрией; в этой "созерцательности" она утратила свой смысл. Уже античная геометрия была специфического рода telvj, она весьма далеко отошла от первоистоков непосредственного созерцания и первоначально созерцательного мышления, которые и послужили истоком и так называемой геометрической интуиции, оперирующей идеальными сущностями, и конструирования ею своего смысла. Геометрии идеальных сущностей предшествовало практическое искусство землемерия, которое ничего не знало об идеальных сущностях. Однако такие предгеометрические процедуры заложили смысловой фундамент геометрии, фундамент для величайшего открытия - открытия процедуры идеализации: к этому же относится и изобретение идеального мира геометрии, иначе говоря, методики объективирующего определения идеальных сущностей с помощью конструкций, обладающих "математическим существованием". Роковое упущение Галилея заключалось в том, что он не обратился к осмыслению изначальной смысловой процедуры, которая, будучи идеализацией всей почвы теоретической и практической жизни, утверждала его в качестве непосредственно чувственного мира (и прежде всего в качестве эмпирически созерцаемого физического мира), из коего и проистекает мир геометрических идеальных фигур. То, что дано непосредственно, не стало предметом размышления, не стало предметом размышления то, как в свободном фантазировании из непосредственно созерцаемого мира и его форм создаются, правда, в качестве лишь возможных, эмпирически-созерцательные и отнюдь не точные формы; какова мотивация и какова та новая процедура, которая впервые собственно и предполагает геометрическую идеализацию. В воспринятых геометрических методах эти процедуры уже не были жизненными, тем не менее сознательно завышался внутренний смысл точности, характерный для осуществленных методов, до уровня теоретического сознания . Поэтому и могло показаться, что геометрия сама создает собственные, непосредственно очевидные априорные "созерцания" и свою абсолютную истину с помощью мышления, управляющего ими, истину, приложимость которой есть нечто само собой разумеющееся. То, что принималось за нечто само собой разумеющееся, оказалось видимостью, как было уже показано выше, при интерпретации мышления Галилея, где было отмечено, что приложение геометрии имеет гораздо более сложные смысловые истоки, что все это осталось и для Галилея, и для его последователей скрытым. Следовательно, от Галилея берет свое начало замещение идеализованной природы природой (непосредственно) преднаучным образом созерцаемой.

Нередко любое случайное (и даже "философское") переосмысление технически искусного труда останавливается на выявлении специфического смысла идеализованной природы, не достигая радикального осмысления конечных целей естествознания нового времени и связанной с ним геометрии, целей, которые вырастают из преднаучной жизни и ее мира. С самого своего возникновения естествознание и связанная с ним геометрия должны служить целям, которые заключены в этой жизни и должны быть соотнесены с жизненным миром. Человек, живущий в этом мире, в том числе и человек, исследующий природу, может ставить все свои практические и теоретические вопросы, только находясь внутри этого мира, может теоретически относиться к нему лишь в бесконечно открытом горизонте непознанного. Всякое познание законов обеспечивает переход от знания лишь законов к рациональному предвидению осуществления действительных и возможных феноменов опыта, выявляемых им при расширении опыта с помощью систематических наблюдений и экспериментов, проникающих за горизонт непознанного и проверяемых различными формами индукции. Конечно, повседневная индукция предшествует индукции, осуществляемой в соответствии с научным методом, но и она по сути не изменяет смысл предданного мира как горизонта всех форм индукции, исполненных смысла. Мы сталкиваемся с этим миром как миром известных и неизвестных нам реалий. К миру действительного, опытного созерцания принадлежат и форма пространства-времени, и все формы организации тел, среди которых мы сами живем в соответствии с телесным способом существования личности. Однако здесь мы не сталкиваемся ни с геометрическими идеальными сущностями, ни с геометрическим пространством, ни с математическим временем во всех его формах.

Важное, хотя и тривиальное замечание. Однако эта тривиальность уже в античной геометрии была искажена точной наукой, а именно отождествлением методически идеализирующей процедуры с тем, что предпослано в качестве действительности до всякой идеализации, дано в качестве некоего неопровержимого утверждения. Этот действительно созерцаемый, опытный и в опыте постигаемый мир, в котором практически разворачивается вся наша жизнь, сохраняется неизменным в своей собственной сущностной структуре, в собственном конкретном каузальном способе бытия независимо от того, постигаем ли мы его непосредственно или с помощью каких-то искусственных средств. Следовательно, они изменяются не вследствие того, что мы изобретаем особое искусство - искусство геометрии или искусство, изобретенное Галилеем и называемое физикой. Что же в действительности происходит благодаря этому искусству? Прежде всего достигается предвидение, экстраполирующееся на бесконечность. Можно сказать, что на предвидении, на индукции основывается вся жизнь. Уже в простом опыте индуцируется достоверность бытия. "Видимые" вещи всегда нечто большее, чем то, что мы в них "действительно и подлинно" видим. Зрительное восприятие по своей сути состояние самосущее (Selbsthaben) в единстве с пред-усмотрением (Vor-haben) и пред-мнением (Vor-meinen). Вместе с пред-усмотрением любая практика имплицитно включает в себя индукцию так, что предсказания, полученные благодаря обычной, а также благодаря четко сформулированной и "проверяемой" индукции, являются знаниями, непосредственными в противовес знаниям, полученным благодаря "методической" индукции, которая, став методом физики Галилея, экстраполирует свои процедуры на бесконечность.

В геометрической и естественнонаучной математизации мы осуществляем примерку одеяния идей, адекватных жизненному миру - миру, данному нам в нашей конкретно мирской жизни как действительный мир, с открытой бесконечностью возможного опыта, примеряем одеяние так называемых объективно-научных истин, т.е. конструируем числа -индикаторы, определяемые с помощью постоянно проверяемых методов, действительно (как мы надеемся) осуществляющихся порознь, с реальной и возможной полнотой смысла конкретно-чувственных форм жизненного мира. Тем самым мы получаем возможность предсказания конкретных, еще не существующих или уже не существующих в реальности мировых событий, созерцаемых в жизненном мире. Это предсказание намного превосходит процедуры повседневного предсказания.

Одеяние идей, присущее "математике и математическому естествознанию", или же одеяние символов, характерное для символическо-математических теорий, охватывает все конструкции, с помощью которых ученые замещают жизненный мир, придавая ему покров "объективной, действительной и истинной" природы. Одеяние идей создает то, что мы принимаем за истинное бытие, которое на деле есть метод - с его помощью действительно опытные и опытно постигаемые внутри жизненного мира предсказания (вначале весьма грубые) совершенствуются "научным образом" до бесконечности: покров идей приводит к тому, что подлинный смысл методов, формул, "теорий" остается непонятым, а при наивном объяснении возникновения метода никогда и не может быть понятым .

Проблема, как подобная наивность, может быть и постоянно была действительным историческим фактом, никогда не была осознана в своей радикальности. И метод, цель которого заключается в систематическом решении бесконечной научной задачи и в достижении определенных результатов, может проистекать из этой наивной установки и функционировать столетия с непрерывной пользой, не получая действительного осознания своего смысла и внутренней необходимости таких процедур. Итак, отсутствовал и до сих пор отсутствует подлинно очевидный самоотчет активно-познающего субъекта не только о том, что он сделал нового, о том, чем он занимается, но и о всех импликациях смысла, скрытых процессами окаменения прежних традиций и возникновения новых традиций, он не дает себе отчета в устойчивых предпосылках своих конструкций, понятий, принципов, теорий. Полезность науки и ее методов не столь очевидна как полезность действующей и надежной машины, которой человек может научиться управлять, не постигая внутренний смысл всех возможных и необходимых действий. Но не может ли геометрия, да и наука вообще, быть спроектирована, подобно машине, исходя из некоего научно совершенного понимания? Не приведет ли это вновь к "регрессу в бесконечность"?

И, наконец, не стоит ли эта проблема в одном ряду с проблемой инстинкта в обычном смысле слова? Не есть ли это проблема скрытого разума, который впервые явно осознал себя в качестве разума?

Галилей - создатель или, отдавая должное его предшественникам, один из создателей физики. Это - гений, одновременно положивший начало и завершивший физикалистское понимание природы. Он открыл математическую природу, выдвинул идею метода, бесконечного пути физических исследований и открытий. Помимо универсальной каузальности созерцаемого мира (как его инвариантной формы) он открыл то, что в дальнейшем стало называться "законом причинности", "априорной формой" "истинного" (идеализованного и математического) мира, открыл "закон точной законосообразности", благодаря которому каждое событие идеализованной природы стало рассматриваться с точки зрения точных законов. То, что Галилей был зачинателем и завершителем физикалистского понимания природы, для нас сегодня несомненно. Ничего принципиально не изменилось в результате мнимо философской и разрушительной критики "классических законов причинности" со стороны представителей новой, атомной физики. При всех ее новациях все же сохранилось, как мне кажется, принципиальное существо, а именно идея природы, математической самой по себе и данной нам в формулах. и интерпретируемой нами лишь благодаря формулам.

Я с полной серьезностью называю Галилея наиболее выдающимся мыслителем нового времени. Я восхищен величайшим основателем всей классической и неклассической физики, его в высшей степени поразительным способом мысли, который не был сугубо механистическим.

Этот способ мысли не принижается осуществленным выше объяснением его как t&yvr] и той принципиальной критикой, которая показывает, что своеобразный, изначальный смысл теорий, выдвинутых великими и величайшими физиками, от них скрыт и остается скрытым. Речь идет не о смысле, который метафизически и спекулятивно утаивается в чем-то, а о смысле метода, обладающего принудительной очевидностью: весьма своеобразным и все же действительным, метода, становящегося понятным при оперировании с формулами и в своем практическом приложении - в технике.

В каком отношении все сказанное до сих пор является односторонним? Какие новые горизонты важнейших проблем еще недостаточно выявлены для осмысления жизненного мира и человека как его субъекта? Все это можно обсуждать после того, как мы сделаем шаг вперед в объяснении внутренних, движущих сил исторического развития.



J. Роковое заблуждение как результат непроясненности смысла математизации


Математическая интерпретация Галилеем природы имела превратные последствия, которые выходили за пределы природы, напрашивались сами собой и господствуют до наших дней над всем последующим развитием мировоззрения. Я имею в виду знаменитое учение Галилея о чистой субъективности специфически чувственных качеств, учение, которое вскоре было последовательно развито Гоббсом в концепцию субъективности всех конкретных феноменов чувственно созерцаемой природы и мира вообще. Феномены существуют лишь в субъектах; они даны в них как причинные следствия процессов, существующих в природе, а процессы со своей стороны даны только в математических свойствах. Если созерцаемый мир дан чисто субъективно, то все истины до и вненаучной жизни, относящиеся к фактуальному бытию, обесцениваются. Они, хотя и ложны, но небессмысленны, поскольку лежат за пределами этого мира возможного опыта, обнаруживая свое смутное, трансцендентное <бытие> само-по-себе.

В заключение обратимся еще к одному, широко распространенному результату, возникшему вместе с образованием нового смысла: к интерпретации самих физиков, которая проистекала из нового осмысления, принимала его в качестве чего-то "само собой разумеющегося" и повсеместно господствует вплоть до наших дней.

Природа в своем "истинном бытии-самом-по-себе" является математической. От этого бытия-самого-по-себе чистая математика пространства-времени переходит к слою законов, обладающих аподиктической очевидностью и безусловной всеобщей значимостью, и от непосредственного познания законов аксиоматизации начал априорных конструкций - к познанию бесконечного многообразия остальных законов. Относительно пространственно-временных форм природы мы обладаем "врожденными способностями" (название возникло позднее), которые дают возможность познать истинное бытие-само-по-себе, как бытие, определенное в своей математической идеальности (до всякого действительного опыта). Имплицитно математическая идеальность врождена нам.

Иначе обстоит дело с конкретной универсальной закономерностью природы, хотя она также является всецело математической. Она дана "а posteriori", благодаря индукции данных эмпирического опыта. Ошибочно противопоставление, с одной стороны, априорной математики пространственно-временных форм и, с другой стороны, индуктивного естествознания , хотя и использующего чистую математику. Столь же ошибочно решительное размежевание чисто математического отношения основания и следствия от реального основания и реального следствия, тем самым, от природной каузальности.

Постепенно все же возрастает неприятное чувство непроясненности взаимоотношений между математикой природы и связанной с ней математикой пространственно-временных форм, между врожденной и неврожденной математикой. Чистая математика по сравнению с абсолютным познанием, на которое, как говорится, нас благословил Бог-Творец, обладает лишь одним изъяном: хотя она всегда характеризуется абсолютной очевидностью, однако она нуждается в процессах систематизации для того, чтобы сделать познаваемым все "существующее" в пространственно-временных формах и тем самым реализовать себя как эксплицитно явленную математику. Наоборот, мы не имеем априорной очевидности конкретно существующей природы: общая математика природы, выходящая за пределы пространственно-временных форм, должна быть создана индуктивно из фактов опыта. Но природа сама по себе полностью нематематизирована и не может мыслиться как единая математическая система. Следовательно, она действительно не может быть выразима в некоей единой математике природы, а именно в той, которую естествознание непрерывно ищет как всеохватывающую систему законов, аксиоматическую по форме, где аксиомы суть гипотезы, а нечто-то реально достижимое. Почему же собственно нет математики природы, почему у нас нет ни одного шанса раскрыть систему аксиом, свойственную природе, как некую подлинную, аподиктически очевидную аксиому? Не потому ли, что у нас отсутствуют врожденные способности?

В смысловой структуре физики и ее методов, структуре отчужденной и технизированной в той или иной мере, предполагается в качестве "совершенно ясного" сомнительное различение между "чистой" (априорной) и "прикладной" математикой, между "математическим существованием" (в смысле чистой математики) и существованием математически оформленных реалий, где математическая структура является реально-качественным компонентом. И все же даже такой выдающийся гений, как Лейбниц, долгое время бился над проблемой, как постичь настоящий смысл и того, и другого существования - универсального существования пространственно-временных форм как чисто геометрических форм, и существования универсальной математической природы в ее эмпирически-реальных формах - и понять их подлинное взаимоотношение друг с другом.

То, какую роль сыграла эта непроясненность в постановке Кантом проблематики синтетических суждений априори и в его различении синтетических суждений чистой математики и естествознания, будет раскрыто позднее.

Эта непроясненность позднее усиливается и модифицируется вместе с формированием и постоянным методическим применением чистой, формальной математики. Смешивается "пространство" с "евклидовым многообразием", чисто формально определяемым, действительная аксиома (в традиционном смысле слова), понимаемая как очевидность, присущая геометрическому или чисто логическому мышлению, постигающего безусловную значимость идеальных норм, смешивается с "неподлинными аксиомами" - термин, которым в учении о многообразии обозначают вообще-то не суждения ("предложения"), а формы предложений как составные части дефиниции "многообразия", формально конструируемого в своей внутренней непротиворечивости.


K. Фундаментальное значение проблемы генезиса математического естествознания

Все эти неясности, да и многие другие, ранее нами рассмотренные, являются следствием трансформации изначального жизненного смысла-образования и соответственно изначальных жизненных задач сознания, проистекают из метода и из его специфического смысла, принимаемого и в наше время. Метод, ставший методом постепенного решения задачи, будучи методом искусства (те^уг]), наследует задачу, не сохраняя, однако, ее действительного смысла. Теоретическая задача и все достижения естествознания (и мировой науки вообще), которое овладевает бесконечной тематикой лишь с помощью бесконечности методов, а бесконечность методов может стать господствующей лишь благодаря техническому мышлению, утратившему смысл, и благодаря технической деятельности, могут остаться действительно и изначально осмысленными лишь в том случае, если ученый сформирует в себе способность постоянно ставить вопрос об изначальном смысле всех своих смыслообразо-ваний и методов - об их исторически первоначальном смысле, прежде всего о смысле всего того, что принимается нами без всякой проверки и равным образом всего наследуемого нами последующего смысла.

Но математик, да и ученый-естественник, будучи в лучшем случае высоко одаренным техником метода,- ведь ему он обязан своими открытиями, которые он только и ищет, совершенно не способен нормальным образом достичь такого рода размышлений. В реальной сфере своих исследований и открытий он не постигает того, что все, прря сияющее эти размышления, само нуждается в прояснении, что наивысшим, наиболее важным интересом для философии и для науки является интерес к действительному познанию самого мира, самой природы. Это и было тем, что было утрачено традиционной наукой, ставшей tej(vtj , коль скоро оно определяло ее исток. Отвергалась как "метафизическая" любая попытка руководить этими размышлениями, исходившая от внематемати-ческого и внеестественнонаучного круга исследователей. Специалист, который посвятил свою жизнь этой науке (и это кажется ему ясным), сам лучше всего знает, что он замыслила своей работе и то, как ему действовать. Пробуждающиеся у этих исследователей философские устремления ("философско-математические", "философско-естественнонаучные"), их исторически различные мотивы, которые должны быть еще прояснены, удовлетворялись ими самими, но, конечно, так, что они вообще упустили из виду и совершенно не поднимали вопрос о целостном измерении, в которое эта работа должна быть включена.


I) Методологическая характеристика нашей интерпретации


В заключение необходимо сказать несколько слов о методе, которому мы следовали в этих параграфах при многообразных интерпретациях данных и который служит средством развития нашего общего взгляда. Исторический экскурс необходим для того, чтобы достичь самопонимания, столь необходимого для современной философской ситуации, чтобы прояснить возникновение духа нового времени и вместе с этим - вследствие недостаточно оцененного значения математики и математического естествознания - уяснить происхождение этих наук. Или, говоря иными словами, уяснить первоначальную мотивацию и движение мысли, которые превратили идею природы в концепцию и дали импульс для ее реализации в ходе развития самого естествознания. Впервые эта идея обнаруживается у Галилея как законченная; следовательно, именно с его именем я связываю все способы рассмотрения (определенным образом идеализирующее-упрощающие положение дел), хотя необходим тщательный исторический анализ того, чем мышление Галилея обязано своим "предшественникам". (Это, впрочем, я буду прослеживать в дальнейшем и с самыми благими намерениями исследовать.) Относительно ситуации, в которой он находился и которая должна быть истоком его мотивации и действительно была его, о чем свидетельствуют его собственные высказывания, необходимо быстро достичь определенной констатации и тем самым понять первые шаги в этом процессе смыслополагания, присущего естествознанию. Но уже здесь мы сталкиваемся с искажениями смысла и даже его сокрытием на более поздних этапах. Ведь мы, размышляя об этом,, сами находимся под влиянием их чар (а также, как я смею думать, и мой читатель). Вначале мы, смущенные ими, не имеем никакого понятий о подмене смысла: мы, кто так хорошо знает, что такое математика и естествознание. Кто в наше время не знает этого еще со школы? Но уже первое прояснение изначального смысла естествознания нового времени и методологического смысла новоевропейской мысли делает весьма явной позднейшую подмену смысла. И уже это оказывает влияние, по крайней мере затрудняя анализ мотивации.

Итак, мы находимся в некоем подобии круга. Понимание начал полностью достигается лишь исходя из современного состояния данной науки при ретроспективном взгляде на ее развитие. Но без понимания начал нельзя понять это развитие как развертывание смысла. Нам не остается ничего иного, как двигаться вперед и возвращаться назад, двигаться "зигзагом", одно должно помогать другому и сменять друг друга. Прояснение одной стороны приводит к прояснению другой, которая, в свою очередь, высвечивает другую. Итак, при историческом рассмотрении и исторической критике необходимо двигаться за последовательностью времени, начиная с Галилея (а позднее и Декарта}, постоянно делая исторические скачки, которые являются не отклонениями, а необходимыми шагами, необходимыми, если мы, как было уже сказано, берем на себя задачу самоосмысления, вырастающую из "кризисной" ситуации нашего времени и характерного для нее "кризиса" самой науки. Первоочередная задача - постижение изначального смысла науки нового времени, и прежде всего точного естествознания, так как оно, что будет прослежено в дальнейшем, с самого своего возникновения и в последующем при всех сдвигах своего смысла и ложных самоинтерпретаций имело решающее значение для становления и существования позитивных наук нового времени, а также для философии нового времени - да и для духа европейского человечества нового времени, существовавшего ранее и существующего поныне.

О методе заметим следующее: то обстоятельство, что не был использован естественнонаучный язык, читатели, особенно те, кто имеет естественнонаучное образование, восприняли болезненно и даже увидели в этом проявление дилетантизма. Его же мы сознательно избегали. К большим трудностям этого способа мысли, который пытается дать оценку "первоначального созерцания" и, следовательно, дать оценку пред- и вненаучного жизненного мира, охватывающего собой всю нынешнюю жизнь, в том числе и жизнь научной мысли, и являющегося живительным источником всех самых утонченных смыслообразований,- к этим трудностям принадлежит то, что мы вынуждены избрать наивный язык жизни, использование которого вполне оправдано и для очевидности доказательств.

Действительное возвращение к наивности жизни, осуществляемое, правда, в рефлексии, поднимающейся над ней, - это единственно возможный путь преодоления философской наивности, воплощенной в "научности" традиционной объективистской философии, это путь, приводящий к постепенному и полному прояснению и открытию новых неоднократно предсказанных измерений.

Здесь следует добавить, что по своему смыслу все наши рассуждения в состоянии оказать какую-то помощь лишь при условии относительности того места, которое мы отводим пониманию, что наше изложение изменяющихся размышлений вместе с их критикой (которую мы, современники, осуществляющие осмысление, не умалчиваем) имеет свою методологическую функцию в том, чтобы подготовить мышление и методы, постепенно сформировать в нас результаты размышлений и служить средством нашего освобождения. Всякое осмысление, проистекающее из "экзистенциальных" оснований, конечно, является критическим. Нельзя упускать это из виду, а в дальнейшем необходимо перейти к рефлексивному постижению и принципиального смысла всего процесса нашего осмысления, и специфических форм нашей критики.  



§ 10. Генезис дуализма господствующей парадигмы (Vorbildlichkeit) естествнознания. Рациональность мира more geometrico


Здесь еще не раскрыта фундаментальная составная часть исследования природы в новое время. В своем миропонимании Галилей исходил из геометрии, а именно из того, что проявляется чувственным образом и может быть математизируемо, и при этом он абстрагировался от субъектов как личностей, ведущих частную жизнь, от всего духовного, от всей человеческой практики, придающей вещам культурные свойства. Результатом такого абстрагирования были чистые физические вещи, взятые, правда, как разновидности конкретной реальности и тематизируемые в своей целостности как мир. Можно, пожалуй, сказать, что благодаря Галилею впервые была сформулирована идея природы как реального, замкнутого физического мира. Вместе с математизацией, вскоре ставшей чем-то само собой разумеющимся, возникло и представление о замкнутой в себе природной каузальности, в которой все события были однозначно и заранее детерминированы. Тем самым был явно подготовлен дуализм, который вскоре и проявился философии Декарта.

Вообще-то необходимо прояснить, что понимание новой идеи "природы" как реально и теоретически в себе замкнутого мира вещей, вскоре привело и к полному изменению идеи мира вообще. Он раскололся на два мира: природу и душу, последняя, правда, в своей соотнесенности с природой не была самостоятельным миром. Греки оставили и исследования, и теории о телах, но не замкнутом физическом мире, ставшем темой естествознания. У них были и исследования о человеческой и животной душе, но не было психологии в смысле психологии нового времени, которая, имея перед собой универсальную природу и естествознание, могла притязать на такую же универсальность и на соответствующее замкнутое поле исследования.

Расколотость и смысловые метаморфозы мира были интеллектуальным результатом парадигмалъности естественнонаучного метода, действительно неизбежного с начала нового времени, или другими словами, естественнонаучной рациональности. В идее математизации природы, понятой именно как идея и задача, заключено то, что сосуществование бесконечной совокупности тел в пространстве и времени должно рассматриваться само по себе как единая, математически рационально упорядоченная вселенная, а также то, что естествознание, будучи индуктивным, может лишь индуктивно подходить к математическим взаимоотношениям самим по себе. В любом случае естествознание, индуцируемое как математическая наука и руководимое чистой математикой, само становится наукой в высшей степени рациональной. Не должно ли естествознание стать образцом для всего подлинного знания? Не должна ли любая настоящая наука о природе следовать образцу естествознания, или, лучше сказать, чистой математики, поскольку возможно, что и в иных сферах познания способность к аподиктической очевидности аксиом и дедукций может быть "врожденной"? Неудивительно, что уже у Декарта мы встречаем идею универсальной математики. Конечно, здесь большое влияние оказали теоретические и практические достижения Галилея. Мир и философия коррелятивно обрели совершенно новый облик. Мир должен быть сам по себе рациональным, в том новом смысле рациональности, которая была принята в математике и соответственно в математизируемой природе. Поэтому философия - универсальная наука о мире должна быть построена как единая и рациональная теория "more geometrico".

* * *
Греческие слова можно расшфровать здесь.

[Zangezi]

Греческие слова можно расшфровать здесь.

Там их тоже нет кстати...

О Lebenswelt более релевантные отрывки (из § 34, 38, 39):

Жизненный мир есть царство изначальных очевидно-
стей. Данное с очевидностью, в зависимости оттого, идет ли
речь о восприятии или воспоминании, есть познанное в
опыте как «оно само» в непосредственном присутствии
[Präsenz] или припомненное как оно само; все прочие спо-
собы созерцания суть способы привести к присутствию
[vergegenwärtigen] его само; каждое входящее в эту сферу
опосредованное познание, говоря шире, каждый способ ин-
дукции имеет смысл индукции чего-то доступного созерца-
нию, чего-то, что некоторым образом может быть воспри-
нято как оно само или припомнено как то, что было воспри-
нято, и т. д. К этим модусам очевидностей сводится всякое
возможное подтверждение, потому что это «оно само» (в том
или ином модусе) в самих этих созерцаниях заключено как
нечто действительно доступное интерсубъективному опыт-
ному познанию и подтверждению, потому что это не мыс-
ленная субструкция, в то время как, с другой стороны, такая
субструкция, насколько она вообще претендует на истин-
ность, может стать действительно истинной как раз только
путем обратного соотнесения с такими очевидностями.

Это, конечно, сама по себе в высшей степени важная за-
дача научного раскрытия жизненного мира: заставить счи-
таться с исконным правом этих очевидностей, а именно с
их более высоким достоинством в обосновании познания в
сравнении с достоинством объективно-логических оче-
видностей. Нужно полностью прояснить, т. е. привести к
последней очевидности то, каким образом каждая очевид-
ность объективно-логических свершений, дающая фор-
мальное и содержательное обоснование объективной тео-
рии (напр., математической, естественнонаучной), имеет
свои скрытые источники обоснования в той жизни, где
осуществляются последние свершения, где очевидная данность жизненного мира всегда имеет свой донаучный бы-
тийный смысл, где она приобрела его и вновь приобретает.
От объективно-логической очевидности (от математиче-
ского «усмотрения», от естественнонаучного, позитив-
но-научного «усмотрения», как оно выполняется ведущим
свои исследования и дающим свои обоснования математи-
ком и т. п.) путь здесь идет назад к праочевидности, в кото-
рой всегда заранее дан жизненный мир.

Жизненный мир, чтобы напомнить неодно-
кратно сказанное, уже всегда присутствует для нас, веду-
щих в нем бодрствующую жизнь, он заранее существует
для нас и составляет «почву» всякой, теоретической или
внетеоретической, практики. Нам, бодрствующим, всегда
имеющим какой-либо практический интерес субъектам,
мир заранее дан вовсе не от случая к случаю, он всегда и
необходимым образом дан нам как универсальное поле
всякой действительной и возможной практики, как гори-
зонт. Жить — значит всегда жить-в-достоверности-мира.
Жить в состоянии бодрствования — значит бодрствовать
для мира, постоянно и актуально «сознавать» мир и само-
го себя как живущего в мире, действительно переживать,
действительно осуществлять бытийную достоверность
мира. При этом он каждый раз заранее дан таким образом,
что даны оказываются те или иные отдельные вещи. Меж-
ду тем, существует принципиальное различие в способе
осознания мира и осознания вещей, осознания объектов
(в самом широком, но связанном чисто с жизненным ми-
ром смысле), хотя, с другой стороны, первое и второе об-
разуют неразрывное единство. Вещи, объекты (всегда по-
нимаемые чисто в смысле жизненного мира) «даны» как
так или иначе (в каком-либо модусе бытийной достовер-
ности) значимые для нас, но в принципе только так, что
они сознаются как вещи, как объекты в горизонте мира.
Каждый объект есть нечто, «нечто из» мира, постоянно
сознаваемого как горизонт. С другой стороны, этот гори-
зонт сознается только как горизонт для сущих объектов и
не может получить актуальности без особо сознаваемых
объектов. Каждый объект имеет свои возможные модусы
варьирования значимости, способы модализации бытий-
ной достоверности. С другой стороны, мир существует [ist
seiend] не как нечто сущее [ein Seiendes], не как объект, но
существует в единичности, для которой множественное
число не имеет смысла. Каждое множественное и выде-
ляемое из него единственное предполагает мировой гори-
зонт. Это различие в способах бытия объекта в мире и са-
мого мира, по-видимому, предписывает обоим в корне
различные коррелятивные способы осознания.

Каким же образом предданность жизненного мира мо-
жет стать собственной и универсальной темой? Очевидно
только через тотальное изменение естественной установки,
изменение, при котором мы уже не живем по-прежнему, как
люди естественного вот-бытия, постоянно осуществляя
значимость предданного мира, а напротив, постоянно воз-
держиваемся от этого осуществления. Только так мы можем
прийти к превращенной, новой теме «предданности мира
как такового»: мир чисто и исключительно как этот [die]
мир, и с таким смыслом и бытийной значимостью, какие он
имеет в нашей сознательной жизни и приобретает во все но-
вых обличьях. Только так мы сможем изучить, что есть мир
как значимость почвы естественной жизни со всеми ее пла-
нами и привычками и, коррелятивно, что в конечном счете
есть естественная жизнь и ее субъективность, т. е. чисто как
субъективность, функция которой состоит тут в осуществ-
лении значимости. Жизнь, производящая [leistende] значи-
мость мира, свойственную естественной жизни мира, не мо-
жет быть изучена в установке естественной жизни мира. По-
этому требуется тотальная смена установки, требуется осу-
ществить единственное в своем роде универсальное эпохе.

Гуссерль приходит к задаче того, что уже делал Хайдеггер: аналитике Dasein!

[Zvuki]

Какие замечательные, познавательные и проясняющие суть тексты! И особо хочется подчеркнуть вот этот пункт, крайне важный для всякого йогина и буддиста:

Каким же образом предданность жизненного мира может стать собственной и универсальной темой? Очевидно только через тотальное изменение естественной установки, изменение, при котором мы уже не живем по-прежнему, как люди естественного вот-бытия, постоянно осуществляя значимость предданного мира, а напротив, постоянно воздерживаемся от этого осуществления.

Жизнь, производящая [leistende] значимость мира, свойственную естественной жизни мира, не может быть изучена в установке естественной жизни мира. Поэтому требуется тотальная смена установки, требуется осуществить единственное в своем роде универсальное эпохе.

Вот она: смычка Гуссерля и Хайдеггера, с одной стороны, и буддиста и йогина, с другой стороны!

 

[Zvuki]

ЖИЗНЕННЫЙ МИР (Lebenswelt) – Понятие-философема, занимающая центральное место в поздней феноменологии Гуссерля (особенно, в "Кризисе европейских наук"). Жизненней мир – мир нашего повседневного опыта, не отягощенного еще никакими научными знаниями. Это – сфера первоначальных допредикативных очевидностей, конституируемых в деятельности чистой трансцендентальной субъективности. Как таковой, он не осознается нами непосредственно и сохраняет статус полной анонимности. Поэтому мы заслоняем его научной картиной мира и исходим не из доксического (греч.  – верование) опыта чистых незамутненных интуиций, а из предикативного опыта научных конструктов, наивно полагая, что эти последние и образуют аутентичное представление о мире. Именно здесь, по Гуссерлю, следует искать радикальную причину кризиса европейской духовной жизни. Научные модели и понятия проецируются на мир и приписываются задним числом объективной сущности самого мира, как если бы он изначально представлял собою цепь квантификаций, формализаций и протокольных тезисов. Результат не преминул сказаться: если наука, оторвавшись от жизненного мира, лишилась жизненного значения, то в свою очередь мир, созданный по образу и подобию науки, оказался дегуманизированным миром, где место первозданных и первородных вещей заняли суррогаты формализованных предметностей. "В своей предметной сфере принуждающая сила науки уничтожила все вещи, как вещи, задолго до того, как она взорвала атомную бомбу" [7].

Преодоление кризиса Гуссерль усматривает в радикальном повороте философского внимания от научных построений к очевидностям жизненного мира. "Возвращение к допредикатнвному опыту и проникновение в глубиннейшие и изначальные слои допредикативного опыта есть оправдание доксы, которая представляет собою царство изначальных очевидностей, не достигших еще точности и математизированно-физической идеализации. Тем самым обнаруживается, что доксические очевидности нисколько не уступают по значимости эпистемическим очевидностям, т.е. познанию, протекающему в суждениях, но являются как раз царством изначальности, в котором осмысленно коренится всякое точное познание" [8]. Отсюда возникает необходимость детального анализа доксических очевидностей. В итоге, жизненный мир предстает как универсальный горизонт, охватывающий хаос допредикативных, донаучных созерцаний. Проблематика науки о жизненном мире стягивается Гуссерлем в следующие пять пунктов:

1.   Различение объективной науки и науки вообще; поскольку в исследовании жизненного мира центральное место принадлежит субъективным интуициям донаучной жизни, методы объективной науки оказываются бессильными охватить его тематику;

2.   Использование субъективно-релятивного опыта жизненного мира в объективных науках;

3.   Является ли жизненный мир объектом психологии? (ответ Гуссерля отрицательный, коль скоро речь идет о традиционной психологии, перенявшей методику объективных наук; но отсюда вырастает необходимость обоснования новой – трансцендентальной – психологии);

4.   Противоположность между жизненным миром, как универсумом принципиальной зримости, и принципиальной незримостью "объективно истинного" мира, как "логического образования";

5.   Исследование субъективных предпосылок объективных наук и принадлежности логико-теоретического праксиса к очевидностям жизненного мира.

Для понимания мысли Гуссерля важно учесть, что жизненный мир, как таковой, представляет собою доподлинный коррелят трансцендентальной субъективности, ее систематическое и чисто внутреннее самовыявление и самоистолкование. В основе его хаотичности покоятся, однако, априорные структуры, предшествующие всем логическим априори. Гуссерль отклоняет, как наивные, все попытки, приписывающие логике характер фундаментальной науки по отношению к прочим объективным наукам. В научном обосновании нуждается сама логика, которая, как таковая, коренится в фундаментальном априори жизненного мира, и поэтому радикальной основной наукой может быть, по его мысли, только феноменологическое исследование структур жизненного мира, без которых логика и все прочие науки "беспочвенно повисают в воздухе". Жизненный мир – изначальное лоно всякой проблематики и рефлексии, некий маточный раствор, обусловливающий кристаллизацию всех без исключения наук и философских учений. Сознание в каждом акте своей интенциональной деятельности "отталкивается от атмосферы глухих, скрытых, но содействующих значимостей, от жизненного горизонта, на котором актуально направленное "Я" может реактивировать прежние наслоения, осознанно достигая апперцептивных озарений и превращая их в созерцания" [9]. Еще одна – иллюстративная – параллель из Поля Валери: речь идет о настраивании оркестра в концертном зале. "Таков, – по словам Валери, – восхитительно щемящий душу музыкальный беспорядок, хаос надежд, некое первичное состояние, могущее быть лишь эфемерным; но эта живая невнятица таит в себе нечто более универсальное и, быть может, более философское (! – К.С.), чем все возможные симфонии, ибо она содержит их в своей смеси, она их всех внушает. Она – некое одновременное присутствие всех будущностей. Она пророчествует" [10]. Аналогия безупречная; следует лишь перенести ее из мира музыки в мир как таковой, чтобы адекватно пережить гуссерлевскую мысль. В этой копошащейся массе домузыкального марева, в темном океаническом гуле некой дотемперированной атмосферы таится под прикрытием гигантских водорослей вся сумма возможных (написанных и еще не написанных) симфоний, и если, спустя минуту, магическим жестом дирижерской палочки будет вызвана к жизни одна, в ней глухо и настороженно будет наличествовать вся полнота доконцертного (дочеловеческого!) настраивающегося хаоса скрипок и валторн, тромбонов и гобоев, контрабасов и флейт, питательного материнского лона, в муках отдающего одно из своих чад на радость и заклание слуху.

Из "словаря" Свасьяна.


 

[kd]

* * *
В высшей степени важно подчеркнуть, что уже Галилей осуществил замещение единственно реального, опытно воспринимаемого и данного в опыте мира - мира нашей повседневной жизни миром идеальных сущностей, который обосновывается математически.  
.

Я не силен в философии, но, вроде бы, «мир идеальных сущностей» существовал и до Галилея. Он просто  выразил его языком математики, формализовал, причем разумно ограничившись физикой. (по делению Аристотеля). Это дало однозначный и доказуемый аппарат наукам о этой части мира, не более.
А кто из этого родил философию?
Ф. Бэкон?

Вообще-то необходимо прояснить, что понимание новой идеи "природы" как реально и теоретически в себе замкнутого мира вещей, вскоре привело и к полному изменению идеи мира вообще. Он раскололся на два мира: природу и душу, последняя, правда, в своей соотнесенности с природой не была самостоятельным миром.

Вероятно, традицию размежевание мира природы и мира души, можно объяснить не только объективацией математических сущностей, но и трактовкой характера материи в духе механицизма, как пассивного, инерционного начала.
Мне кажется, нужно отметить, что Галилей реанимировал атомистику Демокрита, у которого можно проследить тенденцию детерминизма, механистического толка.
Демокрит, в свою очередь, по сути, не решил ни проблему движения, ни то, как возможно, что из чувственно невоспринимаемых атомов возникают вещи, которые имеют чувственно воспринимаемые свойства. Эти неразрешённые проблемы наследовал и Галилей, и его преемники.
Поскольку, религия продолжает оставаться важнейшей составляющей нововременного сознания, христианские идеи находятся у них под рукой. На мой взгляд, обращение к ним, позволяет заполнить пробоины теории, окончательно отгородившись от жизненного мира в пространстве метода.

[Zvuki]

А кто из этого родил философию?
Ф. Бэкон?

А я так доверился Гуссерлю и остановился на Галилее .

окончательно отгородившись от жизненного мира в пространстве метода.

Это мне напоминает любимого мною Ницше .

 

[kd]

Простите, мне казалось, что я не противоречу Гуссерлю.  
Если не возражаете, задам еще один дилетантский вопрос:

А возможно ли для человека познание жизненного мира без приведения его под какие-либо абстракции (идеи)? Выражаясь естественнонаучным языком, без построения его модели?

Способ просветления и обретения с ним всезнания предлагаю пока не рассматривать. :roll:

[Пламен]

То, что говорит Деви, вполне обосновано. Кстати, я тоже не понимаю, почему европейскую науку связывают только с линией Демокрита-Галилея, когда здесь присутствует и более сильная линия Платона, алхимии, и если хотите даже Декарта с его неозвученным диалектическим рационализмом. В конце-концов, победила именно эта вторая линия - диалектика, парадигмальные революции, квантовые скачки. Не взялись же они из воздуха - все было уже предзаложено в телосе европейской цивилизации.

[Zvuki]

А возможно ли для человека познание жизненного мира без приведения его под какие-либо абстракции (идеи)? Выражаясь естественнонаучным языком, без построения его модели?

Да, вроде бы познание возможно только через редукцию, т.е. через абстракции и модели. И насколько я понимаю, в вышецитированном Гуссерль лишь предостерегает нас от опасности совсем выпустить из рассмотрения «жизненный мир», бессознательно подменив его этими абстракциями и моделями.

 

[kd]

А некто не высказывал идеи, что сам акт познания всегда интуитивен, а все абстракции и модели появляются в тот момент, когда возникает необходимость поведать о вновь приобретенных знаниях другим?
8O  8O  8O

[Zvuki]

Я бы тут «оправдался» двумя пунктами:

1. В хайдеггеровской терминологии для «интуитивного познания», на которое Вы так точно указываете, используется термин «понимание» и «разомкнутость». Т.е. именно до-теоретическое и даже «до-познавательное» понимание бытия. Но это «оправдание» не по существу, а скорее формально-терминологическое. По существу наверно вот это:

2. По Хайдеггеру бытие присутствия есть всегда и со-бытие и со-присутствие, независимо от того, общается ли в данный момент человек с кем-то другим или нет. Поэтому процесс, который Вы так точно обозначили словами «необходимость поведать другим», возникает спонтанно где-то на очень ранних стадиях появления нового понимания.

Т.е. на первоначальный вопрос «возможно ли познание без абстракций» я бы всё-таки дал отрицательный ответ, а стадию «интуитивного познания» титуловал бы именно как конститутивную стадию в собственно «познании».


Пользуясь случаем, выражу свою глубокую скорбь и в прямом смысле страдание из-за отсутствия Зангези. Его исчезновение со всех форумов, на которых мы все имели удовольствие и пользу общения с ним – для меня не только утрата, но и я себя ощущаю виноватым, что не смог стать для него настоящим другом и интересным и полезным собеседником.

 

[Пламен]

Надеюсь он жив-здоров, а то Ваши скорбные Звуки меня потрясли.

[kd]

«Всякое естествознание по своим исходным точкам наивно. Природа, которую оно хочет исследовать, существует для него просто в наличности...»

 Странно, но все практики-экспериментаторы, техники и естественно-научники, с которыми я общался, утверждали, что целью любого эксперимента является  достижение понимания данного явления для самого себя. После достижения такого понимания интерес к явлению теряется, а обличение этого понимания в абстракции, называемый «подведением теории», рассматривался как досадная необходимость, связанная с  требованиями получения статуса или приоритета. Более того, существует полная уверенность, что, при создании модели,  возможно передать не более половины истинного понимания проблемы, а обычно предается около десятой части его (Лучший анекдот: «Я знаю, я читал!»).  Поэтому, и любая публикация по проблематике рассматривается как набор символов, вех, могущих указать только путь к пониманию вопроса, «информация о предмете», отличная от «знания предмета», которое, в свою очередь, ничто в сравнении с «пониманием предмета».  Поэтому, любой практик, желающий научиться у другого практика, будет стараться  наблюдать за учителем, а еще лучше, участвовать в его работе.
 Замечу, что существуют и теоретики, которые работают, ставят эксперименты, над абстракциями,  и для которых, в виду специфики такого эксперимента, естественно, только абстракции и являются значимыми. Однако, думается мне, что и для них целью работы является в первую очередь «интуитивное понимание» предмета исследований. Гештальт с предметом исследований, если можно так сказать.

А разве не к такому «интуитивному пониманию» стремились Вы в своих беседах с Зангези?   :?:
Честно говоря, я разделяю Вашу печаль по поводу его отсутствия, так как следить за вашими беседами мне было чрезвычайно интересно. Даже более чем задавать самому эти дилетантские вопросы.  :cry:

ПП. Возможно, я путаю индивидуальное познание и познание как процесс развития человеческого общества (ЧО).  Но ЧО и есть ЧО,  его всегда можно рассмотреть как совокупность,  да и не встречал я исследователей,  которых ЧО особенно заботило, как правило, они всегда интроверты.

[Пламен]

Для теоретиков практика, разумеется, в созерцании предмета "диссертации", в развертывании системы, которая у вас пока только в голове или где-то даже в подсознании. Процесс экспликации неосознанного еще и составляет главную прелесть практического теоретизирования, известного еще как медитации.

[Zvuki]

Надеюсь он жив-здоров, а то Ваши скорбные Звуки меня потрясли.

Да, я именно «потрясённый». На счёт жив-здоров – я даже и не рассматривал иной вариант. Предполагаю, что именно он не нашёл взаимопонимания и потерял интерес.

 

[Пламен]

Чем мировая скорбь отличается от лебенсвельта?!

[Zvuki]

4kd:
Мне кажется, что мы просто говорим об «абстракциях» на разных уровнях их бытия. Есть уровень «доказательство-объяснение для других», или уровень научной статьи – о чём Вы и говорите; и есть уровень более глубинный, который бы я обозначил, например, такими параллелями:

1. «Внутренний диалог» Карлоса Кастанеды;

2. Язык вообще, как среда и средство мышления;

3. Схематизм Канта и Дхармакирти.

Ведь все они суть связанные с абстрактностью, и при этом не связанные с задачей передачи понимания «другому», а есть чисто для себя. Можно сказать, что абстрактность в этом смысле – это эпистемология, парадигма, менталитет, некая исходная штампованность мышления. Ник это называет «внутренней логикой субъекта».


 

[Zvuki]

Чем мировая скорбь отличается от лебенсвельта?!

Не знаю. Какой ваш вариант ответа?




 

[Пламен]

А некто не высказывал идеи, что сам акт познания всегда интуитивен, а все абстракции и модели появляются в тот момент, когда возникает необходимость поведать о вновь приобретенных знаниях другим?
8O  8O  8O

Это вопрос (никто) или упрек (некто)?

Если "никто", разумеется, акт познания интуитивен, вся теория зыждется на интуиции, потому и называется теорией (созерцанием).

Феноменологический опыт - это чистая познавательная интуиция, а проблема трансляции увиденного в чистом сущностном созерцании (Wesenschau) уже является проблемой теории феноменологической коммуникациии.